Солдат шёл между полей пшеницы, по узкой, едва заметной тропке, змейкой убегающей вдаль, за горизонт.
Он шёл стиснув зубы, едва сдерживал слёзы. Дома. Поля родимые, вон за пригорком и родина солдатская.
Родина! Как же давно солдат не был дома. Теперь он не солдат, а опять мужик. Крестьянин, муж, отец. Руки, руки истосковались по работе, надоело им рукам, цевьё-то держать, хочется уже косу
в руки-то эти взять ииии ээээх, раззудись, плечо, размахнись, рука.
Идёт солдат, вытирает рукой своей слёзы со щеки и ждёт, ждёт с волнением, вот появится село родное, хата родимая…
***
— Полюшка, Полюшка, давай подсобну.
— Федюнь, мал ты ещё, боюсь кабы не прикрыло тебя, отойди, слышь, кому говорю, отойди, а не то…
Девчушка, лет десяти-одиннадцати, сама силёнкой не отличающаяся, пытается поднять и подпереть палкой плетень, который вывалился на улицу, открыв на всеобщее обозрение подслеповатые оконца небольшой избёнки.
— Полюшка, держи, держи, я вот так сейчас, вооот, а говорила уйди уйди, — довольный малыш, худенький, беленький, в отличие от смугловатой, кареглазой сестрицы, казалось, словно в муке извалявшийся, стоит и радостно хлопает белыми, пушистыми ресницами своими.
Он помог сестрице, подсобнул, вдвоём дети справились и поставили на место злосчастный плетень, подоткнув его каким-то батогом.
— Ещё надо бы батогов, Федюня, беги принеси, у крыльца лежат, дотащишь?
— Ага, я мигом, Полюшка, — и побежал, сверкая голыми пятками.
Вернулся мальчонка быстро, испуганно глядя на сестру.
— Чего там? — сразу всполошилась она, — гусак опять, небось?
— Неее, там у колодца дядька сидит.
— У нашего колодца? Какой дядька?
— Не знаю, чужой, — мальчик растерянно смотрел на сестру.
Взяв братишку за руку, девочка поспешила к колодцу, что находился с другой стороны дома.
***
Дом.
Маленький, ветхий, но родной. Такой родной.
Сидит солдат у колодца, курит самокрутку и смотрит, смотрит, не может насмотреться на отчий дом, на милую улицу…
Эх, без мужика-то, захирел дом совсем, но ничего, ничего, он теперь дома…
Пострелёнок какой-то вывернул из-за угла, посмотрел боязливо на солдата и опять убежал.
Соседский видать, за время, что не было солдата дома, новые дети народились.
Ну ничего, ничего, со всеми познакомится…
Тихо как.
Где же жена Галя, дочка…
Жена, видно, в поле, а дочка, может, на речке с ребятами…
Большая уже, уходил солдат, едва пять исполнилось, почитай шесть лет прошло.
Больше года после войны ещё солдат вне дома скитался, пока разбирались, где только побывать ни пришлось. Разобрались.
Герой солдат. Герой. Воин.
***
Полина остановилась недалеко от колодца и во все глаза смотрела на «дядьку».
Вот он обернулся, и Полина… Полина сжала сильно руку братишкину и шепчет стоит, бегут слёзы по щекам девчонкиным.
— Тятя, — шепчет Полина,— тятенька, мой, родненький, живой…
Стоит солдат и во все глаза глядит на девчонку, как же сразу не узнал? Ведь на мать его солдатову один в один схожа.
— Поля… Полюшка, дочка…
—Тятя, — шепчет девчонка и маленькими шажочками движется к солдату, — тятенька…
— Тятька, тятька наш, — разрывает тишину улицы крик маленького Федюнюшки, вот он, бросив руку сестрёнки, несётся и виснет на шее оторопевшего солдата, — тятька, а я тебя не признал, я же за батогом бегал, спужался малость, — тараторит мальчишка.
Подошла Поля, встала рядом с отцом, а потом обняла. Так и стоит солдат… Слёзы текут.
Пять лет солдат дома не был, в первые дни забрали… Думал на пару месяцев, а оказалось…
***
— Гала, Гала… там… солдат… Фёдор… твой, ой, не могу, ой дыхать нечем… Фёдор твой…
живой…
Галя смотрит на соседку, с ума баба сошла? Похоронку на Фёдора в сорок втором принесли, а теперь сорок шестой.
— Гала, Федька это твой, Федька… Бежи, бежи… скорее, ребята одни тама…
Бежит Галя, поднимает высоко крепкие, ладные ноги свои, сердце вот-вот выскочит… Картины разные перед глазами встают…
***
— Маманя, Федя посвататься хотит, — говорит Галя, стыдливо прикрывая пушистыми своими ресницами озорные глаза.
— Это какой Федька? Уж не Митрохи Серого внук?
— Да…
— С ума сошла? Голоштанник, гуляка, фулиганище такой…
— Маманя, я его люблю…
— Нет, не бывать тому, совсем девка с ума сошла?
— Не пустишь?
— Не пустю!
— Убегу!
— Беги, коли дурная.
— Уууу…
— Да хучь извойси вся, потом благодарить мать будешь, что от такого сберегла.
— Не сберегла, — в запале выкрикнула девчонка.
— Што? Што? Ах, ты ж… Говори, говори, подлая, али повинилась?
— Да!
Пришлось матушке смириться с выбором дочери.
Уже после свадьбы, спросила мать Галину, когда же ждать дитяти?
— Какого дитяти, матушка? Вы что?
— Набрехала? Ах, ты, лихоманка тебя забери, что же ты, девка, наделала?
Мать знала, о чём говорила, много лет была замужем, полной чашей хлебанула счастья, что говорится, хотела хоть немного подержать около себя кровиночку, не вышло…
Хлебнула и Галя полной ложкой… Крутой нрав у Фёдора оказался, совсем не тот Федя, что гулять к речке водил, ой не тот…
Поняла Галя, что надо мамку было слушать, да поздно, и гордость признаться не велела.
Долго детей не было, наконец дочка родилась, Полиночка.
Фёдора как подменили, кроток и ласков стал, что телок.
Всё для Гали с дочерью делал, ежели бы не война эта проклятущая…
Всё по-другому было бы.
Зная крутой нрав мужа своего, бежала Галя домой, прижимая платок к груди…
Нечто и правда Фёдор, и не знала Галя… то ли радоваться, то ли кручиниться.
***
Солдат так и сидел около колодца. На руках он держал маленького Федюшку, так жарко обнимающего его своими ручками за шею.
— Тятька, тятенька, а ты не уйдёшь?
— Та куда я уйду, ты что же, парень?
— Я так тебя ждал, так ждал. А мамка сказала, что фашисты тебя убили, она часто плачет ночью, мамка, когда никто не видит. За тобой плачет.
— Ой ли? Так уж и за мной?
— А то! Эх, тятька, как хорошо что ты живой, теперь не будут эти Агапкины меня суразом кличить, а то повадились.
Солдат смотрел в синие-синие глаза мальчишки и тихо улыбался…
— Тятя, идём в дом, там дедушка Митрофан, он не ходит уже, лежит всё больше, но он знаешь как обрадуется!
— Дед? Живой? От Гала, от молодец, сберегла старика…
Солдат осторожно поставил мальчишку на землю, тот уцепился за руку солдата, так и пошли в хату.
— Деда… дедуня… слышишь ли?
— Федя, — едва шепчет старик, слёзы текут из ничего не видящих глаз, обшаривает руками по лицу, по плечам солдата, — Федюшка, унучик, Федюня мой. Живой, живой… Сподобился, ииии, — плачет старик, — Гале, Гале кака помошчь, бьётся бабочка одна, ну таперя хорошо, таперя я и покоен… Недаром Нюра, мать твоя покойница, сниласи, к себе звала…
Ох, ты… Федюшка.
***
Галя бежать уже не могла, шла, наклонившись вперёд, дошла до колодца, упала без сил.
Увидела, как солдатик какой-то забор мастерит с ребятами, плетень совсем завалился…
Подошла, точно Фёдор, стоит смотрит во все глаза.
Живой, живой соколик.
Подойти боится, ноги не идут.
Повернулся…
Дети повернулись.
Федюнька маленький кричит на всю улицу, что тятька с войны вернулся… живёхонький.
А Фёдор стоит, ничего, улыбается, худой какой… точно он, он…Федя…
— А что это, жена родимая, али не рада мужу?
— Она рада, рада, тятенька, — подпрыгивает от нетерпения мальчонка, — от радости не могёт говорить, — правда же, мамка.
Мотнула головой, шагнула к мужу.
Обнял, словно драгоценность какую, вдыхает родной запах жены, а она стоит ни жива, что говорится.
Накормила гостя дорогого, чем есть.
Федюнюшка маленький от «тятьки» не отходит.
Баню истопили, обо всём говорят и ни о чём, Полинка уже большенькая, всё понимает девчонка, так и следит глазами вострыми, не случилось бы чего.
Вечером, намыв всех, в том числе и старика, накормив ужином, сидели друг против друга вроде бы родные, а вроде и чужие люди.
— За старика спасибо, Гала, век помнить буду. Не бросила, сберегла.
— Не за что, — прошептала, водя пальцем по деревянной столешнице, повторяя узор дерева.
Федюнюшка никак спать идти не хотел, всё выспрашивал, не уйдёт ли тятька. Еле уснул и то с отцовской гимнастёркой в обнимку.
Не выдержала первая Гала…
— Уйти нам?
— Куды?
— К матери пойду, одна она осталась…
— Дома отчего жить не хочешь?
Опустила голову.
— Из-за парнишки что ли?
Молчит, губы сжала, упрямая, ух харррактер…
— Али из-за меня, Гала? Ты скажи, ежели есть кто тебе сердцу мил, я уйду…
— Нет никого, видишь же…
Помолчали.
— Силой ли, али по согласию?
— По согласию, — вымолвила и голову вздёрнула, взглядом, что огнём полоснула.
Молчат.
— Захочешь уйти, неволить не буду. Да тока помни… жена ты мне, а они — мотнул головой в сторону горницы, — дети. Оба. Поняла? На меня Федюшка записан?
Мотнула опять головой.
— Вот и нечего мне, поняла?
Мои… мои дети, а ты мне жена родная, законная.
***
Стоит солдат утром на зорьке, смотрит, как бежит по росе босиком жена его, словно девчонка ноги высоко подкидывает.
А она и есть девчонка… А он и не солдат вовсе, а мужик.
Муж, отец двоих детей.
Дочери Полины и сына Федюнюшки, а что не похож Федюнька, так он в старика пошёл, тот белый как лунь и этот тоже…
Один в один в прадеда.
Старик помирать передумал, на солнышко выполз, морщится, говорит, солнышко видит и берёзки…
Долгую жизнь прожили Фёдор с Галиною своей. Ещё сына, да дочь родили, о как.
Она его не спрашивала, где он был всё это время. А он её не пытал, не за чем это…
Слова плохого друг другу не сказали, один за другим ушли в старости глубокой.
Уже дети их сами старыми стали. Полюшка, старшая, довоенная, так совсем ссохлась, старенькая уже. В любви и заботе живёт.
Федюнюшка, Фёдор Фёдорович, тятькин любимчик и помощник, тоже на девятый десяток пошёл, те-то дети помоложе будут, а как соберутся все вместе, так и хохочут над старшим братцем, уж дюже забавные истории знает.
А самая любимая история у всех, и детей и внуков с правнуками, это как Федюнюшка тятьку не признал, испужался…
Евгения МАТВЕЕВА.
