Купили мы дом в деревне. Продавала его молодая пара, мол, родителям дача не нужна, а бабушка умерла год назад… После смерти старушки никто в дом не наведывался, только вот продать приехали.
Спрашиваем, забирать будете вещи? Они в ответ: зачем нам этот хлам, мы иконы забрали, а остальное можете выкинуть. Муж на стены посмотрел, где светлели квадратики от икон:
— А фотографии что же не взяли?
Со стен деревенской избы смотрели женщины, мужчины, дети… Целая династия. Раньше любили стены фотографиями украшать. Я помню, к бабушке приедешь, а у нее новая фотография в рамочке появилась — моя и сестренки.
— Я, — говорит бабушка, — до зорьки проснусь, родителям поклон, мужу поцелуй, детям улыбнусь, вам подмигну — вот и день начался.
Когда бабушки не стало, то мы добавили ее фотографию на стенку и теперь, приезжая в деревню (которая стала именоваться дачей), всегда утром бабушке шлем воздушный поцелуй. И кажется, что в доме сразу пахнет пирогами и топленым молоком. И чувствуется бабушкино присутствие. Дедушку мы никогда не видели, он в войну погиб, но его фотография висит в центре. Бабушка много про него рассказывала, а мы в это время на снимок смотрели, и нам казалось, что дедушка с нами сидит, только было странно, что он молодой, а бабушка уже старенькая. А теперь вот ее фотография висит рядом с ним.
Для меня эти выцветшие снимки настолько ценные, что если бы стоял выбор, что забрать, то я бы, несомненно, забрала фотографии. А тут их не просто одиноко оставили на стене и в альбомах, но и цинично записали в хлам. Но хозяин — барин. После покупки мы принялись за уборку и, знаете, рука не поднялась выкинуть вещи этой женщины, которая жила для своих детей и внуков, а они ее просто бросили. Откуда я это знаю? Она им письма писала. Сначала писала и отправляла, без ответа. А потом перестала отправлять и три аккуратные стопочки любви и нежности так и покоились в комоде. Каюсь, прочитали. И я поняла, почему она их не отправила. Побоялась, что затеряются, а тут они в сохранности, она думала, что после ее смерти, они все же прочитают. А в письмах целая история: про годы жизни в войну, про ее родителей, бабушек, дедушек и пра-пра — она пересказывала то, что ей поведала ее бабушка. Чтобы не умерли семейные ценности. Чтобы помнили. Как выкинуть такое?
— Давай, отвезем ее детям? -предложила я мужу, глотая слезы. — Такое нельзя выкидывать!
— Думаешь, они лучше внуков? — с сомнением протянул муж. -Ни разу, вон, не появились.
— Может они старенькие, больные, мало ли.
— Я им позвоню, спрошу. Через внуков узнали телефон и услышали бодрый женский голос:
— Ой, да, выкиньте вы все! Она нам эти письма пачками слала, мы даже не читали в последнее время! Eй делать там нечего было, вот она и развлекалась.
Муж даже не дослушал, трубку бросил. Говорит, вот стояла бы она сейчас рядом, придушил бы!
— А знаешь что? Ты же писатель, вот и переложи эти письма на рассказы.
— Они потом предъявят.
— Да, они, я уверен, и книжки-то такие не читают! — хмыкнул муж. — Но я ради тебя съезжу к этим, тьфу, прости Господи, возьму у них письменное разрешение.
И он действительно съездил и оформил все нотариально. А я, тем временем, добралась до подполья. Знаете, в деревенских домах прямо из избы спускаешься вниз под пол и там прохладно так, вроде погреба. А там банок с соленьями, вареньями. А на каждой баночке бумажка приклеена с выцветшей надписью: «Ванятке его любимые грузди» — Ванятка умер десять лет назад, так и не пригодилась баночка; «Сонечке лисички»; «Соленые огурцы для Анатолия»; «Малина лесная для Сашеньки».
P.S. Всего у Анны Лукьяновны было шесть детей. Все они умерли раньше нее (в основном, несчастные случаи), кроме последней, поздней дочки, которая записала все в хлам. А мама ждала, что дети приедут с внуками, заботливо катала банки, с любовью подписывала. Последние банки с грибами датированы прошлым годом, ей на тот момент было 93 года. 93 года!!! А она в лес ходила, чтобы внучкам грибов, ягод насобирать! А они.
