Наш внештатный корреспондент А. Я. Анисимов много пишет о каменчанах – достойных, великодушных, умеющих хорошо работать, подающих пример другим всей своей жизнью. На этот раз Александр Яковлевич делится воспоминаниями о своей жизни, вернее, о той части детства, прошедшей во время немецко-фашисткой оккупации, которую сам он не помнит, но часто слышал в рассказах его покойных родителей и брата. Предлагаем и вам, уважаемые читатели, совершить небольшое путешествие в прошлое. Слово автору.
Себя я считаю ровесником Великой Отечественной войны. Перед самым её началом, в июне 1941 года, мне было всего лишь четыре месяца. Естественно, я не знаю, не видел и не помню наглых, противных фашистских морд. Но по рассказам родителей, когда пришли эти варвары в наш хутор Долотинка Миллеровского района, с наглой ухмылкой, висящими наперевес автоматами, пиликающие на губной гармошке и чувствующие себя уже полноправными хозяевами земли русской, владельцами нажитого колхозниками имущества, начался повсеместный поголовный грабёж дворов.
Деревня, словно встревоженный улей пчёл, наполнилась звонким лаем и рвущим душу визгом подстреленных собак. Оккупанты, словно голодная стая волков, рыскали по подворьям, забирая всю живность, кур, гусей, уток. Не брезговали даже прошлогодней купоркой, овощной и фруктовой продукцией. Кроме птицы, у нас зарезали даже четырехмесячного поросёнка.
Не знаю, по какой причине и из каких соображений, но из всех 150 домов в деревне довоенного времени немецкому командованию приглянулась именно наша саманная хата, в которой со всей аммуницией связи и её обслуживающим персоналом разместился штаб фронта.
Наша семья – тяжело больной туберкулёзом отец Яков Михайлович, мать Анна Васильевна, пятилетний брат Ваня и я, ещё в пеленках, – ютились в небольшом холодном сыром погребе. Так что мы оказались как в той сказке: была хижина лубяная, а стала ледяная. Когда главный штабист утром на целый день уезжал под Миллерово, где проходила передняя линия фронта, молодые солдатики давали послабление, и наша семья, как суслики, один за другим вылезали из подземелья, чтобы полюбоваться прекрасным белым светом, подышать чистым, не спёртым воздухом и сделать нехитрые дела.
Как потом мне рассказывали, я в тот период от какой-то болезни, а скорее всего от недостатка пищи, был постоянно крикливым, ревущим неугомонным дитём. Мать с отцом попеременно, убаюкивая, носили меня на руках.
Начальник штаба, хотя уже и пожилой немец, страшно не переносил детей. Его просто бесил детский плач. Вмиг лицо становилось багровым, он приходил в настоящее бешенство, нервозность. Однажды, как мне повзрослевшему рассказали, он выхватил у своего адъютанта автомат, и произведя длинную очередь над нашими головами, загнал в подземное жильё. Родители, особенно со мной, старались больше не попадаться на глаза этому бесчеловечному извергу.
В тот злополучный день как на беду этот нелюдь возвратился раньше времени в злом, неадекватном, растревоженном состоянии. Как после выяснилось, немецкие части под сильным напором наших войск сдавали позиции и отступали, имея сокрушительное поражение. Мать, не ожидая такой внезапной встречи с этим поистине фашистом, спокойно ходила по двору, качая кричащего меня. Немец, вылезая из машины, услышал мой голосистый детский рёв. Вмиг вид у него стал разъярённым. Он скрипел зубами, бурчал, а потом на всю мощь ругался, видимо от постоянных военных неудач, а тут ещё я… Фриц резко с досадой швырнул на землю толстый, разбухший портфель. Торопливо, дрожащими руками начал расстегивать кобуру пистолета.
Матушка, видя полнейшее раздражение и глубочайшую ненависть, злость, и понимая, что обстановка принимает серьёзный, возможно, летальный исход, переложив меня в левую руку, перекрестившись, крепко прижала к своей груди. И защищая меня, повернувшись спиной, с иронией к ненависти и пределу терпения, проговорила: «Стреляй, гад!».
Раздался еле слышный щелчок пистолета, немец весь на нервах, словно от приступа эпилепсии, дрожал и трясся. Ведь ему как главному начальнику штаба фронта ничем хорошим не обернётся отчёт перед самим фюрером за огромное поражение. Мне с матерью, к счастью, повезло в данной, уже смертельной, ситуации. Фриц забыл снять пистолет с предохранителя! И именно в эти доли секунды, сильно хлопнув коридорной дверью, с висящими на груди проводами и чашечками круглых наушников, перепуганный связист что есть силы, широко открыв рот, во всю глотку начал, как резаный, орать на своем языке, постоянно указывая рукой на восток – в сторону Миллерово, откуда все ближе и ближе отчётливо была слышна канонада наших советских наступающих войск.
Главный фриц, словно ошпаренный кипятком, забежал в комнату центра управления фашистскими силами на этом рубеже. В невероятной спешке захватив лишь какие-то бумаги, взяв с собой в машину двух штабных офицеров, дал стрекоча и как испуганный заяц умчался в западном направлении.
Такие вот, довольно неприятные, критические ситуации на грани жизни и смерти происходили со мной ещё в младенческом возрасте в период оккупации немецко-фашистскими захватчиками хутора Долотинка Миллеровского района.
Когда я бываю я на машзаводском кладбище, поцеловав крест, низко склоняю голову перед прахом своей матери, которая подарила мне две жизни. Сейчас мне 79 лет. 54 года из них посвятил строительству, благоустройству и улучшению 75-летней без войны жизни каменчан.
Сегодня у заправил стран чешутся руки. Накаляя мирную обстановку, бряцают оружием около наших границ. Как дитя войны, россиянин, любящий свою Родину, чтобы остудить их буйные головы, хочу напомнить им многовековое русское изречение: «Кто с мечом к нам придёт — тот от меча и погибнет!». Так было и так будет всегда.
А. Я. АНИСИМОВ, дитя Великой Отечественной войны.
